Член хабаровского краевого совета бывших малолетних узников фашистских концлагерей Татьяна Андрияшка - о своей войне, своих матерях, смерти и жизни:
Спасение
Свою историю я полностью узнала, лежа на печи, уже после войны. Её рассказывала подругам моя вторая мама.
Мою родную маму звали Анной. Жили мы в пригороде Брянска. Ей было всего 18 лет, когда она вышла замуж и когда началась война. Мама ушла в партизаны, но вскоре поняла, что ждет ребенка - меня. Когда до родов оставался месяц, командир приказал ей вернуться в деревню. Наш дом-мазанка находился на самой её окраине, почти в лесу. И в нашем доме по поручению командира отряда выпекали хлеб для партизан. Они же приносили по ночам муку.
Когда мне было два месяца, в деревню пришли немцы. В один из вечеров двое партизан прокрались к избе за хлебом, но оставили на снегу следы. А ранним утром к маме в окно постучали: «Хозяйка, открывай». На пороге стояли русский полицай и немец. Мама мгновенно обо всем догадалась. Бросилась к плетухе - корзине для овощей, и, положила меня туда, завернула тару овчинным полушубком, опустила в подполье. Лаз в погреб успела притрусить соломой. Я спала.
Как мама открыла дверь, её сразу вытолкали из дома, а мазанку подожгли. Её погнали на площадь рядом с местным клубом, где уже была установлена виселица. Немцы собрали жителей, окружили их с собаками. Маме, двум парням-партизанам и еще одной девушке-связной надели на шеи петли. Немец выкрикнул: «Партизан!», указывая на приговоренных. Несколько дней тела повешенных не снимали для устрашения жителей.
Во время казни мамина старшая сестра Прасковья, находясь в толпе, жестами спрашивала у нее, где нахожусь я. Мама показала пальцем вниз – мол, в подполье. Прасковья была уверена, что я сгорела вместе с домом, но пошла меня искать, раскопала на следующий день и искренне удивилась, что я жива и здорова. С того момента она стала для меня второй мамой.
Концлагерь
Однажды немцы собрали всех жителей деревни и объявили, что 16 семей будут отправлены в Германию. В числе других оказалась и наша семья. Всех посадили в вагоны, туда же загнали лошадей и поезд тронулся. Через пару дней остановились в польской деревеньке. В одном из домов нас приютили на ночь. Хозяйка – старая полячка, вскипятила чай, предложила незваным гостям «штуле» - хлеб, смазанный маслом, уложила спать.
На другой день нас доставили в пригород маленького немецкого городка. Завели в конюшню, переоборудованную под концлагерь. На территории - наблюдательные вышки, вокруг колючая проволока. Ранним утром немцы провели опись детей и взрослых. Детей отдали на попечение немки, которая должна была присматривать за нами, кормить. Родителей поместили в отдельный барак и к детям не пускали. Когда моя вторая мама видела свою старшую семилетнюю дочку, спрашивала о моем самочувствии, просила, чтобы та разжевывала мне еду и давала питье.
Взрослых заставляли работать в карьере, добывать глину. Одни набирали и переносили огромные металлические ведра с породой. Другие поднимали их наверх. И хотя все были измождены, показывать что болеют, боялись. Даже простудившихся детей, как потенциальных переносчиков вируса, увозили в неведомый «лазарет», из которого никто не возвращался.
Освобождение
Освобождение пришло неожиданно, в 1945 году. Однажды надзиратели всех гражданских взрослых и детей согнали в один барак и закрыли на замок. Сквозь щели было видно, как расстреливали наших солдат, которые тоже находились в этом лагере.
Потом раздался страшный грохот, как позже выяснилось от наших «Катюш». От этой канонады у некоторых из ушей пошла кровь. А когда наступила тишина, все услышали, как кто-то сбивает замок с барака. «Есть кто живой?» - кричали по-русски. В проходе стояли наши солдаты, которых все бросились обнимать и целовать.
Если мы, дети, потом просили маму Прасковью еще рассказать о войне, она отвечала, с трудом сдерживая слезы: «Перестаньте думать о войне, посмотрите вокруг – вокруг жизнь, думайте о жизни».
